И вдруг прямо перед его глазами возникло нечто страшное, в первый миг едва не заставившее вскрикнуть. Снаружи, в долю секунды — словно черт из табакерки, выросла фигура какого-то мужчины. Вставший в полный рост незнакомец, смотрел на молодого солдата. Смуглая прокопченная кожа, всклокоченные грязные волосы, оскал злобной улыбки и сверкающий безумной жестокостью взгляд. И все это в тридцати сантиметрах. Если б не стекло, протяни руку и…

Связист в ужасе отпрянул — мужчина был не из тех, что ехали вместе с ним в автобусе. Нащупав пальцем спусковой крючок, мальчишка полоснул короткой очередью ниже окна — чужак успел уж скрыться из виду.

И сразу выглянул — никого.

Опоздал…

Неожиданно грохнуло слева — раздался удар по корме, через пару секунд уже по правому борту кто-то врезал прикладом в стекло.

Стоя в проходе, солдатик пугливо обращался то в одну, то в другую сторону, выставляя перед собой автомат. Вот где-то рядом — в метре, раздался шорох, точно кто-то крадется. Он резко развернулся и… с облегчением вздохнув, ослабил палец на крючке — на корточках в проходе сидел мужчина из труппы «фабрикантов» и передавал назад черные бронежилеты…

— Дверь! Кто-то крадется к двери! — вдруг шепотом прокричал один из пассажиров.

И верно — сверху донизу стеклянная дверь, с каким-то жалким черным поручнем по диагонали, выглядела самой сомнительной преградой для пожелавших проникнуть внутрь. С какой целью проникнуть — в этот миг связисту было безразлично. Обзавестись ли для надежи очередными заложниками, дабы беспрепятственно выбраться из кровавой переделки; завладеть ли автобусом или же выпустить всем кишки… Ему было не до решения сложных загадок. Он просто боялся! Смертельно боялся этих непрошенных и невидимых гостей, как и боялся не выполнить приказ грозного и молчаливого майора.

И чего страшился больше — не ведал сам…

Несколько передних рядов сидений пустовали. Между ними лежал лишь водила, затравленно выглядывавший из-под обхвативших голову рук. Солдат повел автоматным стволом и выпустил несколько пуль немного правее двери

— именно там могли сейчас находиться чечены. Но не попал — в ответ прогрохотала длинная очередь, разнесшая несколько стекол; разбившая пластик на потолке, багажных полках и вспоровшая пару мягких спинок. Юный служака отлетел с прохода в кресло и ответил беспорядочной пальбой. Автомат его исправно изрыгал свинец с клочками дыма; гильзы летели веером вправо, покуда не закончились патроны в рожке. Рука кинулась шарить по поясу, где висел подсумок, а из темневшего леса опять шарахнули по окнам. Прилично шарахнули и, не получив ответа, затихли…

Взгляд солдатика прилип к светлому пятну двери, а трясущиеся пальцы никак не желали справиться сначала с клапаном подсумка, потом с туго сидевшими внутри магазинами. В салоне было тихо. Только судорожные всхлипы изредка доносились сзади. Наконец, один из тяжелых рожков поддался — послушно скользнул вверх, и мальчишка, поспешно выудив его, поднес самую драгоценную на войне вещь к пустому оружию…

Вдруг в дверь что-то резко и громко ударило.

От силы удара качнулся автобус, от грохота испуганно вскрикнули и завыли женщины, а от неожиданности выскользнул из рук и поскакал по полу автоматный рожок. Кто-то крошил огромной дубиной дверное стекло, и вновь чумазая рука связиста беспомощно шарила в подсумке.

Но теперь связист с леденящим душу ужасом сознавал, что не успевает…

Метрах в двухстах к югу от поляны четверо спецов внимательно следили за лесом, обратившись взглядами в разные стороны. Двое стояли подле командира, а тот нависал над парочкой связанных бандитов — одиннадцатым и двенадцатым. Десять трупов в беспорядке валялись по лесу, аккурат от поляны с палатками до этого укромного, глухого местечка. Последний — тринадцатый провалился как сквозь землю, потому и стояли в круговом дозоре бойцы, не зная, откуда эта сволочь заявится.

— Что ж, молчание — золото, — проворчал майор, прислушиваясь к лесным звукам. — Правда, золото бывает разным: одним расплачиваются за информацию; другим красят полумесяцы на могилах. Итак, вопросы те же: где журналисты? И куда девался ваш тринадцатый?

Чеченцы упорствовали.

— Если я сам отгадаю ответы — вы не доживете до рассвета.

И этот довод действа не возымел.

— Отлично, — распрямился старший команды и кивнул на молодого парня: — Этот, помнится, только матерился по-русски, когда его брали. Верно?

— Точно, командир, — отвечал ближайший здоровяк с повязанной на голове банданой.

— Старик-то, небось, лучше язык знает. Тогда начинай с молодого…

Пока один конец веревки летел сквозь листву и обвивал ближайший горизонтальный сук, другой уж петлей одевался черноволосому пареньку на шею. Оба горца были бледны, но держались — молчали.

— Вира, — дернул бровью майор.

И боец, похожий на коня-тяжеловоза, с удивительной легкостью подтянул капроновую веревку. Ноги молодого бандита сначала распрямились, вытянулись, заскользили носками по траве, не желая расставаться с твердой опорой… Но тщетно — бугай перехватил веревку и поднял тело выше. Теперь чеченец легонько покачивался и выпученными глазами смотрел в никуда…

В это время от поляны донеслась короткая серия выстрелов, а секунд через десять протрещала еще одна.

— А вот и тринадцатый объявился, — прошептал офицер. — Майна.

«Недовешанный» кулем рухнул на траву, «палач» быстро ослабил веревку, стянувшую горло.

— Ладно, второй вопрос снимается. Но остается первый и главный: где журналисты?

Тот хватал ртом воздух и полминуты не мог говорить.

— Ты заставляешь меня терять вре-емя, — недовольно протянул майор, вслушиваясь в перестрелку на поляне.

— Командир, надо бы мальцу нашему помочь, — шепнул кто-то сзади. — Вдруг не справится, а там люди.

— Не справится — убьют. Но до этого, полагаю, не дойдет — бэтээр наш тарахтит, слышишь? Вира!

Но едва веревка натянулась вновь, как парня истерично, с обильными слезами прорвало:

— Там! Иды трыста мэтров туда! В зэмлянке они сидят связаные!..

И второй бандит, дозрев, порывался о чем-то рассказать, дабы заработать снисхождение. Однако русский офицер, потеряв всякий интерес к пленным, бросил:

— Расстрелять обоих. И не забудьте вложить оружие в их развязанные руки…

К Международному женскому дню синяки с лиц парней сошли, а травмы и ссадины на телах зажили. Только у одного Валерона оставалось напоминание о той драке у ТЭЦ — на кости правого предплечья врачи обнаружили трещину и руку почти на месяц упаковали в гипс. Вздыхая и сокрушаясь, парень продолжал ездить в тир. Учиться стрелять левой рукой тренер запретил, повелев дожидаться снятия гипса, потому Барыкин, усаживался неподалеку от огневого рубежа и просто смотрел, как общаются с оружием и стреляют другие.

Все остальное складывалось превосходно: Хлебопёк исчез, точно провалился сквозь землю от стыда за позорное поражение; перепуганный господин Доронин отныне платил немалую мзду; опьяненный победой Бритый строил планы по увеличению банды до двадцати бойцов. А позже собирался и вовсе поставить «под ружье» человек тридцать-сорок — примерно таковая численность требовалась по его расчетам, чтобы взять в оборот и удерживать на коротком поводке практически все торговые предприятия Солнечного.

Деньги в общаке с некоторых пор не переводились, посему Зубко решил отметить праздник с размахом и не в душном, пахнущем влажной пылью подвальчике. Сейчас им вполне было по средствам снять на целый день банкетный зал какого-нибудь роскошного ресторана в центре; однако, подумав и посовещавшись, они решили по-другому… Клава испросил у знакомцев пассажирскую «газель»; Ганджубас с Палермо под руководством Юльки сходили на рынок — запаслись всем необходимым. И в одиннадцать часов чудесного мартовского денечка микроавтобус покатил в сторону Атамановки — небольшого села, расположенного на живописной возвышенности в пятнадцати километрах от города…